Филлис Джеймс - Дитя человеческое [litres]

У Тео возникло подозрение, что своим намеренным вызовом девушка лишь пытается избавиться от скуки. Но каков бы ни был ее мотив, последовавший за этим спор был шумным и оживленным, и оставшиеся тридцать минут прошли быстро. Тео был огорчен и немного обижен, когда в следующий четверг девушка не появилась.

Установив наконец связь событий и утолив любопытство, Тео уютно откинулся на спинку скамьи и стал слушать второй псалом. Последние десять лет в часовне Магдалины было заведено во время вечерней службы слушать магнитофонные записи псалмов. Из программы службы Тео узнал, что в этот вечер прозвучат первые два из серии английских псалмов пятнадцатого века, написанных Уильямом Бирдом, — «Наставь меня, о Боже» и «Возликуй, о Господи». Когда informator choristarum[21], наклонившись, включал запись, воцарилась недолгая тишина. Голоса мальчиков — звонкие, чистые и какие-то бесполые, каких в часовне не слышали с тех пор, как стал ломаться голос у последнего маленького хориста, взмыли вверх, наполнив церковь. Тео взглянул на девушку, но она сидела неподвижно, откинув голову и не сводя глаз с ребристо-сводчатого потолка, так что он смог разглядеть лишь освещенный свечами изгиб ее шеи. Но в конце ряда сидел человек, которого Тео узнал: это был старый Мартиндейл, младший научный сотрудник с английского факультета; он уже собирался выйти на пенсию, когда Тео учился на первом курсе. Старик сидел не шелохнувшись, его старое лицо было обращено вверх, отблеск свечей отражался в слезах, ручьями бежавших по щекам, так что глубокие морщины казались усыпанными жемчугом. Старина Марти не был женат, он дал обет безбрачия и всю свою жизнь боготворил красоту мальчиков. Интересно, подумал Тео, почему он и ему подобные раз за разом приходят сюда в надежде испытать это мазохистское удовольствие? С таким же успехом они могли послушать записи голосов детей дома, так почему же делают это здесь, где прошлое и настоящее слились в мерцающем свете свечей, еще больше усиливая печаль? И почему он сам тоже приходит сюда? Он-то знал ответ на этот вопрос. «Чувства, — сказал он себе, — чувства, чувства…» Даже если единственное доступное тебя чувство — боль, ты придешь сюда, чтобы ощутить ее.

Женщина покинула церковь раньше его, быстро и почти незаметно. Но, выйдя на улицу и окунувшись в вечернюю прохладу, он с удивлением увидел, что она его поджидает.

Поравнявшись с ним, она произнесла:

— Простите, могу я поговорить с вами? Это очень важно.

Из окон церкви в сумеречную темноту лился яркий свет, и Тео впервые разглядел ее как следует. Ее темные, блестящие, великолепного каштанового цвета волосы, золотившиеся в ярком свете из окон, были зачесаны назад и заплетены в короткую толстую косу. На высокий веснушчатый лоб спадала челка. У нее были слишком светлая для обладательницы: таких темных волос кожа, длинная шея, широкие скулы, широко посаженные глаза, цвет которых он не смог определить, решительные прямые брови, длинный, узкий, с небольшой горбинкой нос и большой, красивой формы, рот. Такие лица запечатлели прерафаэлиты. Россетти[22] с удовольствием написал бы ее портрет. Одета она была по последней моде — так одевались все женщины, кроме Омега: в короткий прилегающий жакет, шерстяную юбку до середины икры, из-под которой виднелись яркие носки — последний писк моды в этом сезоне. На ней были желтые. На левом плече висела кожаная сумка на длинном ремне. На руках у нее не было перчаток, и он увидел, что левая кисть обезображена. Средний и указательный палец срослись в лишенный ногтя обрубок, а тыльная сторона ладони сильно опухла. Женщина держала левую руку в правой, словно убаюкивая. Она не делала попыток ее спрятать. Может, она даже специально демонстрировала свое уродство миру, нетерпимому к физическим дефектам. Но у нее, подумалось ему, есть по крайней мере одно утешение. Женщины с физическими недостатками или умственно неполноценные не были внесены в списки тех, от кого должна была зародиться новая раса, если когда-нибудь найдется мужчина, способный производить потомство. Она хотя бы избавлена от проводимых раз в шесть месяцев и занимающих уйму времени унизительных обследований, которым подвергались все здоровые женщины в возрасте до сорока пяти лет.

Она вновь, еще тише, произнесла:

— Это не займет много времени. Ну пожалуйста, мне очень надо поговорить с вами, доктор Фэрон.

— Если это так необходимо… — Он был заинтригован, но не смог заставить свой голос звучать приветливо.

— Может быть, мы пройдемся по новой галерее?

В молчании они свернули в сторону. Она сказала:

— Вы не знаете меня.

— Не знаю, но помню. Вы присутствовали на втором из занятий, которые я давал вместо доктора Сибрука. Вы, несомненно, оживили дискуссию.

— Боюсь, я говорила слишком резко. — И она добавила, словно это было очень важно: — На самом деле я обожаю «Женский портрет».

— Полагаю, вы устроили эту встречу не для того, чтобы поговорить о своих литературных пристрастиях.

Сказав это, Тео тут же пожалел о своих словах. Она вспыхнула, и он почувствовал, как она инстинктивно сжалась, потеряла уверенность в себе и, возможно, в нем. Его смутила наивность ее замечания, но совсем не обязательно было отвечать с такой обидной иронией. Ее стесненность оказалась заразительной. Он надеялся, что она не собирается поставить его в неловкое положение откровенно личными или излишне эмоциональными вопросами. Уверенность в себе тогдашней красноречивой спорщицы никак не вязалась с ее нынешней почти подростковой робостью. Бессмысленно было пытаться загладить свою вину, и с полминуты они шли молча.

Наконец Тео произнес:

— Я жалел, что вы больше не появились. Следующее занятие показалось очень скучным.

— Я бы пришла, но меня перевели в утреннюю смену. — Она не объяснила, над чем или где она работала, но добавила: — Меня зовут Джулиан. Ваше имя мне, конечно же, известно.

— Джулиан. Необычное имя для женщины. Вас что, назвали в честь Джулиан Норичской?

— Нет, не думаю, что мои родители о ней слышали. Когда отец регистрировал мое рождение, он произнес имя: «Джули-Анн». Именно это имя выбрали мои родители. Чиновник бюро записей актов гражданского состояния, должно быть, ослышался, или, возможно, отец произнес имя не очень четко. Только три недели спустя мать заметила ошибку, но решила, что уже поздно что-либо менять. По-моему, ей просто понравилось это имя, и меня так и стали звать.

— Полагаю, все зовут вас Джули.

— Кто все?

— Ваши друзья, члены вашей семьи.

— У меня нет семьи. Мои родители погибли во время расовых волнений в 2002 году. Но с чего им было звать меня Джули? Это ведь не мое имя.